Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание | Следующая

Глава 2
Христианский мессианизм

1. Пришествие царства Божьего

Название этой главы представляет собой, в сущности, плеоназм. Мы уже знаем, что Христос — это греческий перевод слова «мессия». Христианский мессианизм филологически означает, таким образом, мессианский мессианизм.

Но исторически христианство не охватывает всех верующих в мессию, оно составляет только особую группу среди них, группу, мессианские чаяния которой вначале очень мало отличались от мессианских чаяний остального иудейства.

Прежде всего христианская община в Иерусалиме так же, как и остальные иудеи, ожидала пришествия мессии в недалеком, правда неопределенном, будущем. Хотя дошедшие до нас евангелия написаны в такое время, когда большинство христиан мыслило уже не так оптимистически, когда уже ясно стало, что ожидания современников Христа потерпели полное крушение, все же и в них сохранились еще следы этих ожиданий, позаимствованных из устных или писаных источников, на которые опиралось их вероучение.

«После же того, как предан был Иоанн, пришел Иисус в Галилею, проповедуя Евангелие Царствия Божия и говоря, что исполнилось время и приблизилось Царствие Божие» (Мк. 1:14—15).

Ученики просят Иисуса, чтобы он указал им знамения, по которым можно определить пришествие мессии. Он перечисляет все: землетрясение, мор, бедствия войны, солнечные затмения и т. д. и рассказывает затем, как придет для избавления верующих сын человеческий со славою и силою великой, и продолжает:

«Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все это будет» (Лк. 21:32).

То же самое мы встречаем у Марка (9:1). Он вкладывает в уста Иисуса следующие слова:

«Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе».

Наконец у Матфея Иисус обещает своим ученикам: «Претерпевший же до конца спасется. Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой. Ибо истинно говорю вам: не успеете обойти городов Израилевых, как прийдет Сын Человеческий» (Мф. 10:22, 23).

Аналогично высказывается и Павел в своем Первом послании к фессалоникийцам.

«Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды. Ибо, если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, той умерших в Иисусе Бог приведет с Ним. Ибо сие говорим вам словом Господним, что мы живущие, оставшиеся до пришествия Господня, не предупредим умерших, потому что Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем» (1 Фес. 4:13—17).

Итак, чтобы попасть в царство божие, не было никакой необходимости умереть. Живущие могут надеяться увидеть его пришествие. И представлялось оно как царство, в котором и те, которые доживут, и воскресшие из мертвых во плоти своей будут радоваться жизни. Следы этого понимания мы находим еще в евангелиях, несмотря на то, что впоследствии церковь отказалась от земного грядущего царства, на месте которого было воздвигнуто царство небесное. Так у Матфея Иисус обещает:

«Истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною,— в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престо-лах судить двенадцать колен Израилевых. И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Мф. 19:28— Таким образом, все, кто отказывается от семьи и раздает свое имущество, будут в избытке награждены в грядущем царстве земными удовольствиями. Эти удовольствия представлялись как наслаждения хорошим столом. Тем же, кто за ним не последует, Иисус грозит исключением из общины на другой день после великой катастрофы.

«Там будет плач и скрежет зубов, когда увидите Авраама, Исаака и Иакова и всех пророков в Царствии Божием, а себя изгоняемыми вон. И придут от востока и запада и севера и юга, и возлягут в Царствии Божием» (Лк. 13:28—29; Ср. Мф. 8:11, 12). Апостолам он обещает:

«И Я завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой, Царство, да ядите и пнете за трапезою Моею в Царстве Моем, и сядете на престолах судить двенадцать колен Израилевых» (Лк. 22:29—30).

Среди апостолов возникает даже спор о местах в грядущем царстве. Иаков и Иоанн выговаривают себе места по правую и левую руку учителя, чем вызывают негодование всех остальных десяти апостолов (Мк. 10:35 и др.). От фарисея, у которого Иисус ест, он требует, чтобы тот не приглашал на обеды своих друзей или родственников, а звал бы нищих, увечных, хромых, слепых: «И блажен будешь, что они не могут воздать тебе, ибо воздастся тебе в воскресение праведных». Что именно понимается под этим блаженством, видно из дальнейшего: «Услышав это, некто из возлежащих с Ним сказал Ему: блажен, кто вкусит хлеба в Царствии Божием!» (Лк. 14:14, 15).

Там не только едят, но и пьют. Во время тайной вечери Иисус возвещает: «Сказываю же вам, что отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего» (Мф. 26:29).

Воскресение Иисуса служит прообразом воскресения его учеников. Евангелия же ясно указывают на воскресение Иисуса во плоти.

Двое учеников встретили его после воскресения в селении Эммаус. Он поужинал с ними и сейчас же исчез. «И, встав в тот же час, возвратились в Иерусалим и нашли вместе одиннадцать Апостолов и бывших с ними, которые говорили, что Господь истинно воскрес и явился Симону. И они рассказывали о происшедшем на пути, и как Он был узнан ими в преломлении хлеба. Когда они говорили о сем, Сам Иисус стал посреди них и сказал им: мир вам. Они, смутившись и испугавшись, подумали, что видят духа. Но Он сказал им: что смущаетесь, и для чего такие мысли входят в сердца ваши? Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня... Когда же они от радости еще не верили и дивились, Он сказал им: есть ли у вас здесь какая пища? Они подали Ему часть печеной рыбы и сотового меда. И, взяв, ел пред ними» (Лк, 24:33—39; 41—43).

То же самое мы видим и в Евангелии от Иоанна. Он описывает, как Иисус явился ученикам своим, несмотря на запертые двери, как его ощупывал Фома неверующий, и продолжает:

«После того опять явился Иисус ученикам Своим при море Тивериадском. Явился же так: были вместе Симон Петр, и Фома, называемый Близнец, и Нафанаил из Каны Галилейской, и сыновья Зеведеевы, и двое других из учеников Его. Симон Петр говорит им: иду ловить рыбу. Говорят ему: идем и мы с тобою. Пошли и тотчас вошли в лодку, и не поймали в ту ночь ничего. А когда уже настало утро, Иисус стоял на берегу; но ученики не узнали, что это Иисус. Иисус говорит им: дети! есть ли у вас какая пища? Они отвечали Ему: нет. Он же сказал им: закиньте сеть по правую сторону лодки, и поймаете. Они закинули, и уже не могли вытащить сети от множества рыбы. Тогда ученик, которого любил Иисус, говорит Петру: это Господь... Когда же вышли на землю, видят разложенный огонь и на нем лежащую рыбу и хлеб... Иисус говорит им: придите, обедайте... Это уже в третий раз явился Иисус ученикам Своим по воскресении Своем из мертвых» (Ин. 21:1—14).

В третий и, правда, в последний раз. После этого Иисус поднялся на небо, чтобы вернуться оттуда мессией.

Признавая воскресение во плоти, христиане тем самым вынуждены были признать, что плоть эта, уже в силу вечной жизни, должна была иметь совсем другой вид. И если мы примем во внимание все невежество и легковерие эпохи раннего христианства, то мы не будем удивляться, что в головах христиан и иудеев возникли в этом отношении самые фантастические представления.

Так, в Первом послании к коринфянам Павел развивает взгляд, что и те из его товарищей, которые доживут до грядущего царства, и те, которые воскреснут из мертвых, получат новую, нетленную плоть. «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся» (1 Кор. 15:51—52).

Откровение Иоанна указывает на два воскресения. Первое будет после падения Рима.

«И увидел я престолы и сидящих на них, которым дано было судить, и души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие... Они ожили и царствовали со Христом тысячу лет. Прочие же из умерших не ожили, доколе не окончится тысяча лет. Это — первое воскресение. Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом: над ними смерть вторая не имеет власти, но они будут священниками Бога и Христа и будут царствовать с Ним тысячу лет» (Откр. 20:4—6).

Затем на земле подымается бунт народов против этих святых. Бунтовщиков бросают в серное и огненное озеро, а мертвых, которые все тогда воскреснут, начинают судить; грешников бросают в упомянутое озеро, праведники же не будут больше знать смерти и будут наслаждаться жизнью в Новом Иерусалиме, куда все народы земли будут приносить свои богатства и сокровища.

Тут иудейский национализм проступает еще в своей самой наивной форме. В действительности, как мы уже указали,, прообразом христианского Откровения Иоанна послужил иудейский апокалипсис времени осады Иерусалима.

И после разрушения Иерусалима появлялись неоднократно иудейские апокалипсисы, которые аналогичным образом излагали свои мессианские чаяния.

Таковы апокалипсисы Варуха и Четвертая книга Ездры.

Варух возвещает, что мессия соберет все народы, и тем из них, которые подчинятся потомкам Иакова, он дарует жизнь, а другие народы, которые угнетали Израиля, погибнут. Затем мессия воссядет на престол, и будет тогда царствовать вечная радость, природа будет давать все в изобилии, в особенности вино. Мертвые воскреснут, и люди будут иначе организованы. Праведники никогда более не будут уставать от работы, тела их будут превращены в сияние, грешники же будут безобразнее, чем прежде, и отданы в жертву мукам.

Автор Четвертой книги Ездры развивает аналогичные мысли. Мессия придет, проживет четыреста лет и вместе со всем человечеством умрет. Затем последует всеобщее воскресение и суд, который даст праведникам покой и семикратную радость.

Мы видим, как мало отличаются в этих пунктах мессианские чаяния первых христиан от общих иудейских надежд. Четвертая книга Ездры приобрела значение и в христианской церкви и с многочисленными дополнениями вошла во многие протестантские переводы Библии.

2. Родословная Иосифа

Что первоначальный христианский мессианизм находился в полном соответствии с иудейством того времени, видно также из того, какое важное значение евангелия придавали доказательствам происхождения Иисуса от царя Давида. Согласно иудейским представлениям, мессия должен быть царского рода. Всюду о нем говорится, как о «сыне Давида» или «сыне Божьем», что у иудеев имело одно и то же значение. Так, во Второй книге Самуила Господь говорит Давиду: «Я буду ему отцом, и он будет Мне сыном» (2 Цар. 7:14).

А во втором псалме царь Давид говорит:

«Господь сказал Мне: Ты Сын Мой, я ныне родил Тебя».

Отсюда стремление доказать путем длинной родословной, что отец Иисуса, Иосиф, был потомком Давида и что Иисус Назарянин родился в Вифлееме, родном городе Давида, чтобы сделать это правдоподобным, создавались самые странные утверждения. Уже в первом отделе мы указали на рассказ Луки:

«В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первая в правление Квириния Сириею. И пошли все записываться, каждый в свой город. Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из дома и рода Давидова, записаться с Мариею, обрученною ему женою, которая была беременна» (Лк. 2:1—5).

Но все это неверно. При Августе не было никакой всеобщей переписи. В данном случае, по-видимому, имелась в виду перепись, произведенная Квиринием в Иудее в 7 г. нашей эры, когда Иудея превратилась в римскую провинцию. Это была первая перепись такого рода.

В русском Синодальном переводе — Вторая книга царств. Эта путаница представляет еще мелочь. Но что можно сказать о такой несообразности, как уверенность, что при всякой общей или провинциальной переписи каждый житель должен отправляться на место своего рождения, чтобы там записаться! Даже теперь, в эпоху развитого железнодорожного сообщения, такое постановление вызвало бы неслыханное передвижение населения и притом совершенно бессмысленное. В действительности же и при римских переписях каждый — и только мужчины — должен был записаться на месте своего жительства.

Но чтобы достигнуть необходимого эффекта, недостаточно было бы, чтобы один только честный Иосиф отправился в Вифлеем. Поэтому было придумано постановление, в силу которого, при производстве переписи, каждый отец семейства должен был со всей своей семьей отправиться на родину. Ведь в таком случае и Иосиф вынужден был взять с собой свою жену, хотя она находилась на последнем месяце беременности.

Но весь этот труд был затрачен напрасно. Напротив, он превратился в источник больших затруднений для христианского мышления, как только первоначальная община начала выходить за пределы иудейской среды. Язычество относилось довольно безразлично к Давиду, и происхождение от Давида не имело для него никакого значения. Эллинскому и римскому мышлению было ближе понятие о сыне Бога.

У греков и римлян, как мы видели, всех великих людей считали сыновьями Аполлона или какого-нибудь другого Бога.

Но в своем стремлении возвысить в этом отношении мессию в глазах язычников, христианское мышление натолкнулось на небольшое затруднение: на монотеизм, который оно заимствовало у иудеев. Мысль, что Бог родил нового Бога, не встречала в политеизме никаких затруднений: стало только больше одним Богом. Но представить себе, что Бог родил еще одного Бога и все же существует только один Бог, было уже не так легко. Затруднение не устранялось и в том случае, если исходящая от божества производительная сила была отделена от него как особый святой дух. Необходимо было соединить эти три ипостаси в одно лицо. Перед такой задачей должны были остановиться самая изощренная фантазия и самая ловкая казуистика. Троичность Бога стала поэтому догматом, в который можно верить, но который нельзя постичь умом. Нет религии без противоречий. Ни одна религия не создавалась путем логического мышления одного человека. Всякая религия есть продукт разнородных общественных влияний, действие которых продолжается столетиями, отражая при этом различные общественные течения. Но вряд ли еще какая-нибудь религия исполнена таких противоречий, как христианство, ибо вряд ли какая-нибудь другая религия возникла из таких резких противоположностей, как оно: из иудейского христианство превратилось в языческое, из пролетарского в мировладычествующее, из организации коммунизма в организацию, эксплуатирующую все классы.

Но соединение в одном лице сына и отца было не единственным затруднением, которое создал образ мессии для христианского мышления, как только оно попало под влияние внеиудейской среды.

Что оставалось делать с отцовством Иосифа? Мария не могла зачать Иисуса от своего мужа. А так как Бог оплодотворил ее не как человек, а как дух, то она должна была остаться девой. И этим уничтожается происхождение от Давида. Но сила традиции так велика, что, несмотря на все это, так искусно конструированная родословная Иосифа и обозначение Иисуса, как сына Давидова, сохраняются до сих пор.

3. Бунтарство Иисуса

Если в позднейшее время христиане не решались отказаться от царского происхождения своего мессии, несмотря на то, что считали его сыном Божьим, то с тем большим старанием затушевывали они другую особенность его иудейского происхождения: его бунтарство. Начиная с второго столетия в христианстве преобладало пассивное повиновение. Совсем иное настроение господствовало среди иудеев предшествующего столетия. Мы видели, как бунтарски были настроены те слои еврейского народа, которые ожидали пришествия мессии, в особенности пролетарии Иерусалима и разбойники в Галилее, т. е. те элементы, из которых вышло христианство. И поэтому можно наперед уже предположить, что христианство первоначально отличалось агрессивным характером. Это предположение переходит в уверенность, когда мы находим в евангелиях следы такого настроения, несмотря на то что те, кто в позднейшие эпохи занимались его обработкой, всеми силами старались устранить все, что могло бы не понравиться представителям власти.

Как ни кроток и смиренен обычно Иисус, но иногда у него вырываются замечания совсем иного характера, которые позволяют предположить, что в первоначальной традиции он являлся бунтовщиком, который был распят за неудачное восстание. При этом безразлично, существовал ли он в действительности или является только идеальным образом, созданным фантазией. Обращает на себя внимание уже то, как он иногда отзывается о законности.

«Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию». (Мк. 2:17).

Лютер переводит это место: «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию». Может быть, в той рукописи, с которой он переводил, так и было написано. Христиане очень скоро почувствовали, какая опасность кроется в признании, что Иисус призывал к себе тех, кто противится закону. Поэтому Лука к слову «призвал» добавил «к раскаянию». Это добавление можно найти также и в некоторых рукописях Евангелия от Марка. Но тем, что слова «призвал к себе» переделаны в «призвал к раскаянию», фраза лишается всякого смысла. Кто стал бы призывать праведников, как перевел Лютер, к покаянию? Это находится в противоречии с общей связью изложения, так как Иисус говорит эти слова в ответ на упрек, что он ест с недостойными людьми и поддерживает с ними общение. Его не упрекают за то, что он убеждает их изменить образ жизни. Призыва грешников «к раскаянию» ему бы никто не поставил в вину. Совершенно правильно говорит Бруно Бауэр по поводу этого места в Евангелии.

«Для этого изречения в первоначальной его форме совершенно не существует вопрос, раскаются ли действительно грешники, последуют ли они призыву и покорным исполнением требований проповедника, зовущего их к раскаянию, заслужат доступ в царство небесное. Наоборот, именно, как грешники, они в привилегированном положении по отношению к справедливости, именно, как грешники, они призываемы к блаженству, пользуются абсолютной привилегией. Грешникам предназначено царство небесное, и их зовут только воспользоваться правом собственности, которое принадлежит им, как грешникам».

Если это место указывает на неуважение к традиционной законности, то слова, в которых Иисус возвещает о пришествии мессии, говорят о насилии. Существующая Римская империя должна будет погибнуть, и святые не должны играть при этом пассивную роль.

Иисус заявляет:

«Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится! Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух, и двое против трех» (Лк. 12: 49—52).

А у Матфея прямо сказано: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (10:34).

Прибывши в Иерусалим на праздник пасхи, Иисус изгоняет из храма торгашей и мытарей, что было невозможно без насильственного вмешательства значительной народной толпы, возбужденной его речами. Вскоре после этого на Тайной вечере, непосредственно перед катастрофой, Иисус говорит ученикам:

«Но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч; ибо сказываю вам, что должно исполниться на Мне и сему написанному: и к злодеям причтен. Ибо то, что о Мне, приходит к концу. Они сказали: Господи! вот, здесь два меча. Он сказал им: довольно» (Лк. 22:36—38).

Вскоре после этого происходит на горе Елеонской столкновение с вооруженными представителями власти. Иисуса, по преданию, арестуют.

«Бывшие же с Ним, видя, к чему идет дело, сказали Ему: Господи! не ударить ли нам мечом? И один из них ударил раба первосвященникова, и отсек ему правое ухо» (Лк. 22:49—50).

Но Иисус, по евангельскому преданию, противится всякому кровопролитию, добровольно дает себя заковать и идет на казнь, а его товарищей никто не трогает.

В таком изложении эта история кажется весьма странной, полной противоречий, и, по-видимому, первоначально она рассказывалась совершенно иначе.

Иисус призывает к мечу, потому что наступило время для действия: вооруженные мечами, выходят его соратники, и, когда они натыкаются на врага и обнажают мечи, Иисус внезапно заявляет, что он принципиальный противник всякого насилия. Разумеется, особенно резко высказано это у Матфея: «Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут; или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов? как же сбудутся Писания, что так должно быть?» (Мф. 26: 52—54).

Если Иисус с самого начала был против всякого применения насилия, зачем же тогда призывал он к мечу, к чему разрешил он своим друзьям пойти с ним вооруженными. Это противоречие станет понятным только тогда, когда мы допустим предположение, что христианская легенда первоначально сообщала о задуманном заговоре, при котором Иисус был схвачен,— заговоре, момент для которого казался подходящим после того, как удалось изгнание торгашей и мытарей из храма. При позднейшей обработке не решились совершенно устранить этот рассказ, слишком крепко связанный с общим изложением. Поэтому его исказили и применение насилия изобразили в виде действия, которое апостолы пытаются совершить против воли Иисуса.

Будет, быть может, не лишним проследить, как произошло столкновение на Елеонской горе. Это был самый подходящий пункт для нападения на Иерусалим.

Припомним, например, рассказ Иосифа Флавия о бунте, поднятом одним египетским евреем, во времена прокуратора Феликса (52 до 60 г. после Р. X.).

С 30 тысячами людей пришел он из пустыни на Елеонскую гору, чтобы напасть на город Иерусалим, прогнать римский гарнизон и захватить власть. Феликс дал сражение египтянину и разбил его соратников. Самому египтянину удалось бежать.

Подобными происшествиями полна история Иосифа Флавия. Они характеризуют настроение еврейского народа в эпоху Христа. Бунтарская попытка галилейского пророка Иисуса была бы вполне в порядке вещей.

Если мы будем рассматривать его затею именно в таком виде, тогда становится понятным предательство Иуды, которое связано с приведенным выше рассказом.

По дошедшей до нас версии, Иуда предал Иисуса поцелуем, указав тем самым стражникам, кого они должны забрать. Но это был совершенно нелепый поступок. Согласно евангелиям, Иисуса хорошо знали в Иерусалиме. Он изо дня в день произносил публичные проповеди, и массы встречали его с восторгом. И вдруг оказывается, что он совершенно неизвестен и требуется указание Иуды, чтобы найти его в кругу приверженцев. Это все равно, как если бы берлинская полиция наняла шпиона для того, чтобы он указал человека, именуемого Бебелем.

Совсем иное дело, если речь идет здесь о задуманном заговоре. Тут было, что выдавать, тут имелась тайна, которую стоило купить. Когда из рассказа понадобилось устранить задуманный заговор, то сообщение о предательстве Иуды оказалось ни к чему. Но так как, очевидно, предательство было слишком хорошо известно в кругу заговорщиков, а негодование против предателя было слишком велико, то евангелист не мог совершенно умолчать об этом событии и ему пришлось сконструировать в своей фантазии новое предательство, что, однако, было сделано не особенно удачно.

Так же неудачно, как нынешняя версия о предательстве Иуды, придуман и рассказ об аресте Иисуса. Арестуют именно его, который проповедует мирный образ действий. И совершенно не трогают апостолов, обнаживших мечи и пустивших их в действие. Петр, который отсек ухо Малху, последовал даже за служителями, спокойно уселся на дворе у первосвященника и вступил с ними в разговор. Представим себе, что в Берлине кто-нибудь оказывает насильственное сопротивление аресту его товарища, стреляет при этом из револьвера, ранит полицейского, а затем любезно сопровождает городовых в участок, чтобы погреться там и выпить с ними стакан пива.

Трудно представить себе более неудачную выдумку. Но именно это показывает, что здесь требовалось что-то скрыть, затушевать во что бы то ни стало. Из действия, вполне естественного и понятного, из стычки, которая, вследствие предательства Иуды, закончилась поражением и арестом вождя, получилось совершенно непонятное, бессмысленное происшествие, которое происходит только для того, чтобы «сбылись писания».

Казнь Иисуса, вполне понятная, если он был бунтовщиком, оказывается совершенно непонятным актом бессмысленной злобы, которая торжествует, несмотря на сопротивление римского наместника, желающего оправдать Иисуса. Это нагромождение нелепостей становится понятным только в том случае, если принять во внимание потребность, возникшую при позднейшей переработке,— затушевать действительный ход событий.

Даже мирные, враждебно относившиеся ко всякой борьбе ессеи были тогда захвачены всеобщим патриотическим подъемом. Мы встречаем ессеев среди иудейских полководцев в последних великих войнах с римлянами; так, например, Иосиф Флавий сообщает о начале войны:

«Иудеи избрали трех могучих полководцев, которые не только отличались силой и храбростью, но также были наделены разумом и мудростью. То были Нигр из Пиреи, Силас из Вавилона и ессей Иоанн».

Таким образом, предположение, что казнь Иисуса вызвана предпринятым им восстанием, не только оказывается единственно пригодным, чтобы разъяснить нам намеки евангелия, но и вполне соответствует особенностям места и эпохи.

Начиная с того времени, к которому относят смерть Иисуса, и до разрушения Иерусалима беспорядки там не прекращались. Уличные сражения были совершенно обычным явлением, точно так же как казнь отдельных инсургентов. Такое уличное столкновение маленькой группы пролетариев и последовавшее затем распятие их вожака, который был родом из вечно бунтовавшей Галилеи, могло произвести весьма глубокое впечатление на уцелевших соучастников, а летопись могла и не отметить такого совершенно обыденного происшествия.

При бунтарском возбуждении, которое охватило в ту эпоху все иудейство, секта, предпринявшая эту попытку восстания, конечно, постаралась использовать ее в агитационных целях, благодаря чему рассказ о ней сохранился в устном предании, причем личность героя была приукрашена неизбежными в таких случаях преувеличениями.

Но положение изменилось, когда был разрушен Иерусалим. С еврейской общиной был уничтожен последний остаток демократической оппозиции, еще сохранившейся в Римской империи. В то же время прекратились гражданские войны и у самих римлян.

В течение двух столетий от Маккавеев до разрушения Иерусалима Титом восточный бассейн Средиземного моря находился в состоянии постоянных волнений. Одно правительство падало за другим, один народ за другим лишался независимости или господствующего положения, а та силг, которая прямо или косвенно вызывала эти перевороты, Римское государство, страдало в этот период от Гракхов до Веспасиана, от ужасных внутренних смут, источником которых все более становились армии и их вожди.

В эту эпоху, когда развились и укрепились мессианские ожидания, ни один политический организм не казался устойчивым, все они производили впечатление чего-то временного и политический переворот считался неизбежным событием, которого следовало постоянно ожидать. При Веспасиане был положен конец такому состоянию. При нем военная монархия получила наконец упорядоченные финансы, которые нужны были императору, чтобы исключить возможность всякой конкуренции, т. е. всякой попытки соперника овладеть симпатиями солдат. Тем самым удалось надолго закрыть источник всяких военных бунтов.

С этого времени начинается золотая эра империи: всеобщий внутренний мир, продолжавшийся более ста лет; от Веспасиана (69) до Коммода (180). Если в течение предшествовавших двух столетий нормальным состоянием были волнения, то в этом столетии таким состоянием являлось спокойствие. Политические перевороты, считавшиеся прежде вполне естественными, стали чем-то необычным, подчинение императорской власти, пассивная покорность уже не только диктовались соображениями благоразумия для трусов, но и все более внедрялись в качестве нравственного обязательства.

Это должно было оказать влияние и на христианскую общину. Бунтарский мессия, соответствовавший иудейскому мышлению, теперь для нее не годился. Ее нравственное чувство не мирилось с ним. Но так как христиане привыкли почитать в Иисусе своего Бога и воплощение всех добродетелей, то они не отказались от личности Иисуса-бунтаря, не противопоставили ему другого идеального образа, другой личности, более отвечающей новым условиям, но взяли и постепенно устранили из образа Бога Иисуса все бунтарские черты и превратили Иисуса-бунтаря в страдальца, который был убит не за восстание, а только по причине его бесконечной доброты и святости и вследствие низости коварных завистников.

К счастью, эта «ретушь» сделана так неудачно, что еще можно открыть следы первоначальных красок и по ним составить себе представление обо всей картине. Именно то обстоятельство, что эти следы не гармонируют с позднейшей редакцией, дает уверенность, что они являются подлинными и относятся к первоначальному рассказу.

В этом пункте, как и во всех остальных, которые мы до сих пор исследовали, образ мессии, как его себе представляла первая христианская община, вполне совпадает с первоначальным иудейским образом, и только поздней шая христианская община рисует его себе иначе. Зато есть два пункта, в которых образ мессии христианской общины с самого начала резко отличается от образа иудейского мессии.

4. Воскресение Христа

В эпоху Христа в мессиях не чувствовалось недостатка, в особенности в Галилее, где чуть не каждый день являлись пророки и атаманы разбойников, выдававшие себя за мессию, помазанника божия. Но если кто-нибудь из них погибал в борьбе с римским могуществом, если его хватали, распинали и убивали, тогда наступал конец его мессианской миссии, тогда на него смотрели как на лжепророка и лжемессию. Настоящий мессия должен был еще только явиться.

Напротив, христианская община крепко держалась за своего передового борца. Правда, и для нее мессия еще только должен был явиться во всем своем величии. Но тот, кто должен был явиться, был все тот же, бывший уже раньше, распятый, воскресший через три дня после смерти и затем вознесшийся на небо после того, как он явился ученикам.

Это понимание было специфически христианским. Откуда оно возникло? v

Согласно древнехристианскому пониманию, именно чудо воскресения Иисуса на третий день после его смерти доказывало его божественное происхождение и давало основание ждать его вторичного сошествия с неба. Такого же взгляда придерживаются и современные теологи. Конечно, «либеральные» понимают это воскресение не буквально. По их мнению, Иисус в действительности не воскрес, но ученики его, находясь в состоянии религиозного экстаза, думали, что видели его после смерти, и пришли на основании этого к заключению, что природа его божественна. Пфлейдерер писал:

«Точно так же, как Павел по дороге в Дамаск созерцал в экстатическом видении образ Христа, явившийся ему в лучах небесного сияния, так можем мы себе представить и первое явление Христа Петру — психический феномен, который вовсе не есть непонятное чудо, а, как видно из многочисленных аналогий всех веков, вполне понятное психологическое явление... Таким образом, историческую основу веры учеников в воскресение мы видим в экстатических видениях отдельных учеников, в которых они созерцали своего распятого учителя живым и окруженным небесной славой и которые являлись вполне убедительными для остальных. А привыкшая ко всему чудесному, фантазия уже сама ткала дальше ткань для того, что переполняло и волновало душу. Движущей силой этой веры в воскресение было, в сущности, неизгладимое впечатление, произведенное на них его личностью. Любовь их и доверие к нему были сильнее смерти. И в основе веры всей первоначальной общины в воскресение учителя лежит не чудо физическое, а чудо любви. Поэтому оно закончилось не скоро преходящим душевным волнением; вновь пробужденная, одухотворенная вера толкнула их на дело, и ученики сочли своим призванием возвещать всем соплеменникам, что Иисус Назарянин, которого те предали в руки врагов его, был все же мессия, что Бог сделал его таким, воскресив его и взяв на небо, откуда он скоро вернется снова, чтобы основать свое царство на земле».

Если это верно, то нам пришлось бы объяснить распространение мессианизма ранней христианской общины, а вместе с тем и такое грандиозное всемирно-историческое явление, как христианство, случайными галлюцинациями одного человека.

Что кто-нибудь из апостолов имел видение распятого, вполне возможно. Вполне возможно также, что это видение было вполне убедительно для других, так как вся эта эпоха была чрезвычайно легковерна, и иудейство было глубоко проникнуто верой в воскресение. Воскрешения мертвых не считались тогда чем-либо недостижимым. К тем примерам, которые мы раньше приводили, мы прибавим теперь еще несколько.

У Матфея апостолам предписывается исполнение следующей программы деятельности: «Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте» (10:8). Воскрешение мертвых изображается тут как обычное занятие апостолов, точно так же, как и исцеление больных. При этом следует специальное напоминание, что апостолы не должны брать за это деньги. Стало быть, по мнению автора евангелия, воскрешение мертвых возможно было также как профессия, оплачиваемая известным гонораром.

Характерно также описание воскресения у Матфея. Могила Иисуса охраняется солдатами для того, чтобы ученики не могли украсть его труп и распространить слух, что он воскрес. Но сделалось великое землетрясение, небо озарилось молниями, камень отвалился от двери гроба, и Иисус вышел.

«То некоторые из стражи, войдя в город, объявили первосвященникам о всем бывшем. И сии, собравшись со старейшинами и сделав совещание, довольно денег дали воинам, и сказали: скажите, что ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали; и, если слух об этом дойдет до правителя, мы убедим его, и вас от неприятности избавим. Они, взяв деньги, поступили, как научены были; и пронеслось слово сие между иудеями до сего дня» (Мф. 28:11 — 15).

Следовательно, эти христиане думали, что воскрешение мертвого, лежащего уже три дня в могиле, произведет на очевидцев такое слабое впечатление, что довольно хорошей взятки, чтобы не только наложить на их уста печать молчания, но и заставить их рассказывать прямо противоположное.

Вполне понятно, что люди, придерживавшиеся этих взглядов, могли легко поверить легенде о воскресении.

Но этим еще не исчерпывается вопрос. Это легковерие и твердая уверенность в возможности воскресения не составляли специфической особенности христианской общины. Она делила эту веру вместе со всем иудейством того времени, поскольку все они ждали прихода мессии. Почему же только христианам было видение воскресшего мессии, почему не было его ни у одного из последователей других мессий, принявших тогда мученическую смерть?


Наши теологи скажут, что это следует приписать тому, в высшей степени глубокому впечатлению, которое производила личность Иисуса в отличие от всех других являвшихся тогда мессий. Но против этого говорит то обстоятельство, что деятельность Иисуса, длившаяся по всем данным только очень короткое время, прошла бесследно для массы, так что ни один из современников не счел нужным отметить ее. Напротив, другие мессии долго сражались против римлян и временами достигали успехов, которые засвидетельствованы историей. Неужели эти мессии производили меньшее впечатление? Допустим, однако, что Иисус не сумел приковать к себе влияние массы, но зато оставил, силой влияния своей личности, неизгладимые воспоминания среди своих немногих последователей. Но это могло бы объяснить еще, почему вера в Иисуса продолжала жить среди его личных друзей. Все же остается загадкой, почему эта вера приобрела пропагандистскую силу среди других людей, которые его не знали, на которых личность его не могла оказывать никакого влияния? Если только впечатление от личности Иисуса порождало веру в его воскресение и его божественную миссию, то вера эта должна была становиться тем слабее, чем слабее становились личные воспоминания о нем и чем больше суживался круг лиц, знавших его лично.

Потомки, как известно, не сплетают артисту венков, и в этом пункте есть много общего между ним и пастором. Все, что относится к знаменитым артистам, может быть повторено и о проповеднике, который ограничивается проповедями, действует только силою своей личности и не оставляет никаких произведений, переживающих его. Проповеди его могут производить потрясающее впечатление, они могут действовать самым возвышенным образом, но они не могут произвести такое же впечатление на людей, которые не слышали их от самого проповедника и знают их только в чужой передаче. Личность его на таких людей не может оказывать сильного влияния и нисколько не будет занимать их воображения.

Никто не оставляет по себе память, выходящую из узкого круга людей, знавших его лично, если он не оставляет какого-нибудь произведения, которое, даже отделенное от его личности, производит впечатление, будь это художественное творение —здание, портрет, музыкальное или поэтическое произведение,— или же научный труд — научное собрание материалов, теория, изобретение или открытие,— или, наконец, политическое или социальное учреждение или организация, вызванные им самим к жизни или в создании и укреплении которых он принимал выдающееся участие.

Пока такое создание продолжает существовать и действовать, продолжает также жить и интерес к личности творца его. Если даже оно осталось незамеченным при его жизни и начинает разрастаться и приобретать значение только после его смерти, как это часто случается со многими открытиями, изобретениями, организациями, то вполне возможно, что интерес к его творцу пробуждается только после смерти последнего и все больше возрастает. И чем меньше он привлекал внимание при жизни, чем меньше лиц знали его, тем больше возбуждает он тогда фантазию, если он действительно создал нечто выдающееся, тем скорее личность его обрастает анекдотами и легендами. Мало того. Стремление людей искать при чину какого-нибудь социального явления — первоначально также всякого естественного процесса — в деятельности какой-нибудь личности так велико, что оно заставляет даже при наличии творения, приобретшего огромное значение, придумать для него специального творца или связать с этим творением какое-нибудь сохранившееся имя, если действительный творец забыт или если — что случается очень часто — это создание является продуктом многих соединенных сил, из которых ни одна не выдавалась из общей суммы их, так что нет возможности назвать его главного творца.

И если мессианство Иисуса не кончилось так же, как мессианство Иуды, Февды и других мессий того времени, то причину этого следует искать не в его личности, а в создании, которое связано было с его именем. Восторженное доверие к личности пророка, ожидание чуда, экстаз и вера в воскресение — все это мы встречаем в такой же степени у последователей других мессий, как и последователей Иисуса. Нельзя же искать различие между ними как раз в том, что им всем одинаково присуще. Тогда остается только одно различие между Иисусом и другими мессиями: в то время как последние не оставили после себя ничего такого, в чем продолжала бы жить их личность, первый оставил после себя организацию с учреждениями, которые соединяли его последователей и привлекали все новых.

Другие мессии только собирали в целях возмущения банды, которые разбегались, когда бунт не удавался. Если бы Иисус сделал то же самое, то имя его исчезло бесследно бы после того, как он был распят. Но Иисус, как он изображен в сохранившейся традиции, был представителем, передовым бойцом и основателем организации, которая пережила его и разрасталась все больше, становилась все могущественнее.

Если верить обычной гипотезе, то община Христа была организована только после его смерти апостолами. Но ничто не заставляет нас принимать эту гипотезу, которая к тому же очень невероятна. Она в действительности основывается на допущении, что сейчас же после смерти Иисуса его последователи ввели в его учение нечто совершенно новое, на что он не обратил никакого внимания, и что они приступили к организации, о которой ничего не было известно их учителю, сейчас же после поражения, которое могло бы разрушить даже прочную организацию. Но, по аналогии с другими организациями этого рода, начала которых нам лучше известны, мы должны были бы скорее принять, что коммунистические общества взаимопомощи, проникнутые мессианскими чаяниями, существовали среди иерусалимских пролетариев еще до Иисуса и что последний стал только их наиболее выдающимся пионером и мучеником.

Из Евангелия от Иоанна видно, что двенадцать апостолов уже при жизни Иисуса имели общую кассу. Но и от всех других учеников он требовал, чтобы они отдавали все свое имущество.

В Деяниях апостолов мы не встречаем ни одного указания, что апостолы организовали общину только после смерти Христа. Напротив, мы находим ее уже вполне организованной, она устраивает регулярно собрания и выполняет все остальные функции.

Первое упоминание об организации этой общины, в начале Деяний апостолов, гласит следующее:

«Они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах» (Деян. 2:42). Это значит, что они продолжали соблюдать общую трапезу и другие коммунистические учреждения. Если бы последние были введены только после смерти Иисуса, то изложение гласило бы совершенно иначе.

Организация общины служила связью, которая соединяла последователей Иисуса и после его смерти и сохраняла память о распятом основателе, который, согласно традиции, считал себя мессией. Чем больше разрасталась организация, чем могущественнее становилась она, чем больше мученик этой организации занимал воображение ее членов, тем сильнее должно было их чувство противиться мысли, что распятый мессия был лжемессией, тем больше должны они были, несмотря на его смерть, признавать его истинным мессией, который явится во всем блеске славы, тем больше верили они в его воскресение и тем больше поэтому отличительными признаками их организации, отделявшими их от остальных верующих в пришествие мессии, становилась вера в мессианское призвание распятого и его воскресение. Если бы вера в воскресение распятого мессии возникла из личных впечатлений, то она с течением времени становилась бы все слабее, все больше стиралась бы под влиянием новых впечатлений и, наконец, исчезла бы вместе с теми, кто лично знал Иисуса. Но если эта вера в распятого возникала из влияния, которое оказывала его организация, то она должна становиться тем крепче и глубже, чем больше разрасталась организация, чем меньше члены ее имели положительных сведений об Иисусе, чем меньше связана была фантазия его последователей определенными фактами и данными.

Не вера в воскресение распятого создала христианскую общину и дала ей силу, а, наоборот, жизнеспособность общины создала веру в дальнейшую жизнь ее мессии.

Учение о распятом и воскресшем мессии не содержит в себе ничего, что было бы несовместимо с иудейским мышлением. Мы видели уже, как иудейство было проникнуто тогда верой в воскресение; но и мысль, что блаженство в будущей жизни может быть куплено только при помощи страданий и смерти праведника, тянулась красной нитью через всю иудейскую мессианскую литературу и представляла естественный результат полного муки и страданий положения иудейства.

Вера в распятого мессию могла бы поэтому быть только одной из вариаций многообразных мессианских чаяний того времени, если бы основа, на которой она воздвигалась, не представляла в то же время нечто такое, что должно было развиться в противоположность иудейству. Эта основа, жизнеспособность коммунистической организации пролетариата, была тесно связана с особенной формой мессианских чаяний коммунистов-пролетариев Иерусалима.

5. Интернациональный спаситель

Мессианские чаяния всего остального иудейства, даже зелотов, носили чисто национальный характер. Подчинение остальных народов иудейскому владычеству мира, которое должно было сменить римское, месть народам, которые угнетали и преследовали иудейство,— вот главное содержание этих чаяний. Совсем другой характер носили мессианские чаяния христианской общины. Последняя также была проникнута иудейским патриотизмом и враждой к римлянам. Свержение ига чужеземцев являлось предварительным условием всякого освобождения. Но члены христианской общины не хотели ограничиваться только этим. Свергнуто должно было быть не только иго чужеземных властителей, но и всяких властителей, стало быть, и своих собственных угнетателей. Они поэтому звали к себе только бедных и угнетенных, день суда должен был стать днем мести для всех знатных и богатых. И сильнее всего воодушевляла первых членов христианской общины не расовая вражда, а классовая. Но именно в этом обстоятельстве и скрывалось зерно отделения от остального иудейства, в котором национальное чувство было особенно живо.

Вместе с этим, однако, дано было и зерно сближения с остальным, неиудейским миром. Национальный мессианизм должен был быть отвергнут остальным миром, к подчинению которого он стремился.

Зато классовая вражда к богатым и пролетарская солидарность представляли идеи, приемлемые не только для иудейского пролетариата. Мессианские чаяния, сводившиеся к избавлению, спасению всех бедных, должны были встретить живой отклик среди бедняков всех наций. Не национальный, а только социальный мессия мог разбить рамки иудейства, только он мог победоносно пережить страшную катастрофу Иудейского государства, завершением которой явилось разрушение Иерусалима.

С другой стороны, коммунистическая организация могла удержаться только там, где она находила подкрепление в вере в грядущего мессию и избавление им всех угнетенных. На практике все эти коммунистические организации, как мы еще увидим ниже, сводились к обществам взаимопомощи. Потребность в последних в Римской империи со времени первого столетия нашей эры чувствовалась всюду и становилась тем более настоятельной чем больше возрастала всеобщая бедность и чем быстрее разлагались последние остатки первобытного коммунизма. Но мстительный и подозрительный деспотизм закрывал всякого рода союзы: мы видели уже, что Траян боялся даже разрешать вольные пожарные команды. Если Цезарь еще щадил иудейские организации, то после и они потеряли свое привилегированное положение.

Общества взаимопомощи могли продолжать свое существование только как тайные общества. Но кто согласился бы ради получения пособия ставить на карту свою жизнь? Или кто пожертвовал бы ею из чувства товарищеской солидарности в такое время, когда исчезло почти всякое социальное чувство? Все, что оставалось от этого социального чувства, от преданности обществу, не встречало более возвышенной идеи, чем идея мессианского возрождения мира, т. е. общества. А более эгоистические элементы среди пролетариев, тянувшиеся к обществам взаимопомощи только ради личной выгоды, побеждали личный страх надеждой на личное воскресение со следующей за ним богатой наградой. Такая идея, которая поддерживала бы дух преследуемых, не являлась необходимостью в эпоху, когда общественные условия самым могучим образом стимулировали социальные инстинкты и чувства, так что отдельная личность неудержимо повиновалась им, несмотря на риск сильного ущерба для себя, несмотря даже на риск потери жизни. Напротив, идея индивидуального воскресения имела огромнейшее значение при ведении опасной борьбы против могущественной власти в такое время, когда все социальные инстинкты и чувства, вследствие прогрессирующего разложения всего общества, были до крайней степени придавлены не только среди господствующих, но и среди угнетенных и эксплуатируемых классов.

Пустить корни вне иудейства мессианские чаяния христианской общины могли только в коммунистической форме, тесно связанной с идеей распятого мессии. Только при помощи веры вмессию иввоскре-сение могла коммунистическая организация поддерживать свое существование и распространяться в пределах Римской империи как тайное общество. Соединившись, эти два фактора — коммунизм и мессианизм — стали непобедимыми. То, чего тщетно ждало иудейство от своего мессии из царского дома, удалось распятому мессии, вышедшему из рядов пролетариата: он покорил Рим, он подчинил себе цезарей, он завоевал мир. Но он завоевал его не для пролетариата. В своем триумфальном шествии пролетарская, коммунистическая организация взаимной помощи мало-помалу превратилась в могущественнейший аппарат господства и эксплуатации всего мира.

Предыдущая | Содержание | Следующая

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017