2.2.1. Возникновение исторической науки (историологии)
Историология, или историческая наука, зародилась, как и вообще наука,
только в античном обществе. Ранее такой науки не было, хотя и существовали
различного рода описания исторических событий. Иногда их, чтобы отличить от
исторической науки, называют историописаниями. Я буду называть это
преисториологией. К преисториологии, в частности, относится ряд
библейских книг (книга Судей Израилевых, две книги Самуила, две книги
Царей, две книги Паралипоменон).
Древние греки тоже начали с преисториологии. В первой половине VI в. до
н.э. появились произведения, который принято характеризовать как греческую
историческую прозу. Авторов их называют логографами (от греч. логос —
слово, прозаическое произведение и графо — пишу). Самый известный из
них — Гекатей Милетский (ок. 546—480 до н.э.). Труды логографов
подготовили появление историологии, которая началась тогда, когда люди,
пишущие о прошлом, стали размышлять о нем, ставить перед собой проблемы и
предпринимать попытки их решить.
Первым историологом, или просто историком принято считать Геродота (ок.
484-425 до н.э.), хотя его труд «История» носит во многом еще
преисториологический характер. Первым подлинно историологическим трудом
является произведение младшего современника Геродота — Фукидида
(460-396 до н.э.), которое тоже носит название «История». В этой работе
впервые поставлен вопрос о цели и методе исторического исследования и
сделана первая попытка ответить на него.
Фукидид считал, что в отличие от поэтов, воспевающих исторические
события «с преувеличениями и прикрасами» и прозаиков, сложивших «свои
рассказы в заботе не столько об истине, сколько о приятном впечатлении для
слуха», историк должен искать истину.[2]Им впервые был поставлен вопрос об исторических
источниках и их критике.
«Столь мало, — писал Фукидид, — большинство людей озабочено
отысканием истины и охотно принимает готовые мнения... Пусть знают, что
события мною восстановлены, с помощью наиболее достоверных свидетельств,
настолько полно, насколько позволяет древность их... Я не считал согласным
со своей задачей записывать то, что узнавал от первого встречного, или то,
что я мог предполагать, но записывал события, очевидцем которых был сам, и
то, что слышал от других, после точных, насколько возможно, исследований
относительно каждого факта, в отдельности взятого. Изыскания были трудны,
потому что очевидцы отдельных фактов передавали об одном и том же
неодинаково, но так, как каждый мог передавать, руководствуясь симпатией к
той и другой из воюющих сторон или основываясь на своей памяти. Быть может,
изложение мое, чуждое басен, покажется менее приятным для слуха; зато его
сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают иметь ясное
представление о минувшем... Мой труд рассчитан не столько на то, чтобы
послужить предметом словесного состязания в данный момент, сколько на то,
чтобы быть достоянием навеки».[3]
С появлением историологии историописание не исчезло. Наряду с
историологами на всем протяжении античной эпохи жили и трудились сочинители
исторической прозы. И последние всегда преобладали. Для них главным была не
историческая истина, а искусство словесного выражения. Такого рода
историография развивалась не как наука, а как искусство, как один из жанров
повествовательной художественной литературы.[4]
2.2.2. Событийность и процессуальность в
истории
История (везде, где это специально не оговорено, я имею в виду историю
лишь цивилизованного, классового общества) всегда выглядит внешне как
огромное множество индивидуальных событий, которые именуются историческими.
И историк не может не заниматься их более или менее детальным описанием.
Эта особенность историологии была в свое время абсолютизирована
представителями баденской школы неокантианства — Вильгельмом
Виндельбандом (1848 — 1915) и Генрихом Риккертом (1863-1936).
В своей речи «История и естествознание», произнесенной 1 мая 1894 г. В.
Виндельбанд разделил все науки на два вида. Первые из них ищут в мире
общее, законы. Это науки номотетические (от греч. номос — закон,
тетос — установление)..К ним относится прежде всего естествознание.
Вторые изучают единичное в его исторически обусловленной форме, изучают
отдельные явления, то, что было только однажды.
Если номотетические науки стремятся перейти от установления частного к
пониманию общей связи, то вторые — останавливаются на тщательном
выяснении частного. «Одни из них, — писал В. Виндельбанд, —
суть науки о законах, другие — науки о событиях».[5]Науки второго рода он именует идиографическими (от греч. идиос
— частное, особенное и графо — писать) и прежде всего относит к
их числу историологию.
В дальнейшем эта идея была обстоятельно разработана в трудах Г. Риккерта
«Границы естественно-научного образования понятий. Логическое введение в
исторические науки» (Ч. 1.1896; Ч. 2. 1902; русск. перевод: СПб., 1903;
1997), «Науки о природе и науки о культуре» (1899; русск. перевод: СПб.,
1911; послед. изд.: Г. Риккерт. Науки о природе и науки о культуре. М.,
1998) и «Философия истории» (русск. перевод: СПб., 1908; послед. изд.: Г.
Риккерт. Философия жизни. Киев, 1998; Г. Риккерт. Науки о природе и науки о
культуре. М., 1998).
Г. Риккерт пишет о двух качественно отличных методах научного познания:
генерализирующем и индивидуализирующем. Первый из них характерен для
естествознания, которое является генерализирующей наукой, второй —
для исторической науки. Правда, Г. Риккерт отмечает, что и историческая
наука пользуется общими понятиями и может применять наряду со своим
главным, индивидуализирующим методом и метод генерализирующий. Но в целом
она по сущности своей является наукой индивидуализирующей.
Нельзя не отметить, что в рассуждениях В. Виндельбанда и Г. Риккерта
имеется много верного. Естествознание никогда не задерживается на единичных
фактах. От них она идет к общим фактам, а затем к теории, в которой
отражается сущность изучаемых явления. Естественнонаучное исследование есть
процесс познания сущности, процесс эссенциализации (от лат.
essentia— сущность). Историология всегда занимается не только общими,
по единичными фактами. Она создает целостную картину, в которой каждый
единичный факт занимает свое место, связывает эти единичные факты в одно
единое целое. Историческое познание есть прежде всего процесс
холизации (от греч. холос — целое).
Но обратив внимание на различие между естествознанием и историологий, В.
Виндельбанд и Г. Риккерт в то же время абсолютизировали его. Их главный
вывод практически заключается в том, что историология по самой своей
природе не способна проникнуть в сущность изучаемых ею явлений, открыть их
законы, что невозможно существование ни общих, ни частных исторических
теорий. Тем самым они отказали историологии в возможность воспроизвести
исторический процесс в его объективной необходимости.
В действительности в индивидуальных исторических событиях проявляется
исторический процесс, идущий по объективным законам. Собственно, он и
существует только в этих событиях. Вне событий и без событий его нет.
Событийность и процессуальность в истории неотделимы друг
от друга и друг без друга не существуют. И тем не менее исторический
процесс не сводится к сумме событий. Отношение исторических событий и
исторического процесса есть, по существу, отношение явлений и сущности.
Чтобы глубоко познать любое историческое событие, нужно понять его как
проявление исторического процесса. Историку нужна не только холизация, но и
эссенциализация. Более того, только эссенциализация и может обеспечить не
поверхностную, а глубокую холизацию.
В определенной степени это понимают все мыслящие историки. Крупный
французский исследователь Анри Берр (1863 — 1954) особо подчеркивал,
что история должна «выработать общее», ибо наука существует только как
знание об общем.[6]Другой
известный современный историк англичанин Эдвард Наллетт Kapp (1892 —
1982) писал: «Само использование языка принуждает историка, подобно
естествоиспытателю, к обобщению. Пелопонесская война и Вторая мировая война
очень различны, и обе уникальны. Но историк называет обе войнами, и только
педант мог бы протестовать... Современные историки делают то же, когда
пишут об английской, французской, русской и китайской революциях. В
действительности историк интересуется не уникальным, а тем общим, что
существует в уникальном... Историк постоянно использует обобщения, чтобы
доказать свою правоту».[7]Поэтому «бессмыслицей является утверждение, что обобщение
чуждо истории; история произрастает из обобщений и процветает на
них».[8]
Это особенно важно подчеркнуть сейчас, когда некоторые российские
историки, прежде всего уже упоминавшийся выше А.Я. Гуревич, не только сами
принимают неокантианские взгляды, но и усердно их пропагандируют как
последнее слово в развитии теоретико-познавательной мысли. Результат, если
судить по их работам, довольно плачевен. Так, А.Я. Гуревич в одной из своих
работ подвергает резкой критике Л. фон Ранке за то, что «тот воображает,
что способен восстановить жизнь прошлого в том виде, в котором она некогда
существовала», и Ж. Мишле за то, что тот говорить о «воскрешении» прошлого.
«В действительности, — категорически утверждает он, — историк
на «воскрешение» прошлого не способен, и лучше отдавать себе в этом ясный
отчет».[9]И одновременно он же на той же странице той же
самой работы говорит, что роль историка заключается в «осмыслении и
реконструкции прошлого».[10]Таким образом, по
мнению А.Я. Гуревича, «восстановить», «воскресить» прошлое нельзя, а
«реконструировать» его можно. Но ведь слово «реконструкция» означает именно
«воссоздание», «воспроизведение», «восстановление», «воскрешение».
И такого рода противоречиями переполнены все его работы, в которых он
обращается к вопросам теории. В той же статье он на одной странице
превозносит презентизм, а на следующей объявляет его
несостоятельным.[11]Правда, неокантианство
здесь ни при чем. Просто автор не способен не только теоретически, но и
просто логически мыслить.
Убедительнейшим опровержением неокантианской концепции исторического
познания является развитие самой исторической науки.
2.2.3. Два направления развития исторической и
историософской мысли
Суть прогресса исторического знания состояла и состоит в движении мысли
от событийной стороны истории к ее процессуальной стороне, от взгляда на
историю как на совокупность, пусть связную, событий к пониманию ее как
процесса.
Развитие исторической и философско-исторической мысли шло по двум
линиям, которые на первых порах далеко не совпадали. Во-первых, историки и
люди, разрабатывавшие проблемы философии истории (историософии), занимались
поисками причин исторических событий, которые в дальнейшем дополнились
поисками движущих сил исторического процесса.
Во-вторых, историки и историософы искали общее, особенное и
повторяющееся в истории. Конкретно это выражалось в попытках создания
типологий социально-исторических организмов и периодизаций истории. На
первых порах типологизация социоров и выделение эпох истории не совпадали.
Но в идеале, когда речь идет о научной периодизации всемирно-исторического
процесса, она с неизбежностью должна представлять собой не что иное, как
типологию социоисторических организмов, но не простую, а стадиальную.
С появлением стадиальных типологий социоисторических организмов проблема
движущих сил истории, факторов исторического процесса вышла на первый план,
оттеснив на второй вопрос о причинах исторических событий.
2.2.4. Историческая мысль в поисках причин исторических
событий
Исторические события всегда представляют собой действия людей и
результаты этих действий. История всегда складывалась из поступков людей.
Деятельность людей в норме всегда мотивирована и является сознательной и
целенаправленной. Поэтому в поисках причин исторических событий историки
всегда обращались к мотивам, побуждавшим людей к действиям, и к целям,
которые они перед собой ставили. В трудах многих греческих историков люди,
прежде всего великие люди, выступали как двигатели истории. Считалось, что
их воля предопределяет ход исторических событий.
Но одновременно становилось все более ясным, что ход и исход событий
далеко не всегда был таким, каким хотели бы его видеть действующие лица.
Далеко не всегда это можно было объяснить только тем, что воля одних людей
столкнулась с волей других, которая и пересилила, — тем, что ход и
исход событий предопределили действия не этих, а иных людей. Нередко в
результате сознательных и целенаправленных человеческих действий получалось
то, что не планировал, не желал и не ожидал никто даже из самых выдающихся
участников исторических событий.
2.2.5. Понятие судьбы у античных историков
Сказанное выше объясняет, почему у древнегреческих историков с самого
начала присутствовало в трудах понятие судьбы. Оно было не только
в труде Геродота, который допускал вмешательство в действия людей
сверхъестественных сил, но и Фукидида, который исходил из того, что нужно
искать естественные и только естественные причины исторических событий, в
результате чего обрел славу атеиста.
Судьба понималась как нечеловеческая, объективная сила, которая
предопределяла ход и исход событий. Когда люди сами своими действиями
направляли ход событий, последние были одновременно предопределенными и
предсказуемыми. Отсюда тенденция к отождествлению понятий
предопределенности и предсказуемости. Когда ход и исход событий направлялся
судьбой, они выступали перед людьми как непредсказуемые и тем самым как бы
непредопределенные. Они действительно не были предопределены самими людьми,
но предопределены господствовавшей над ними какой-то силой, которая и
осознавалась как судьба. И в этом смысле они были одновременно
предопределенными и неопределенными.
Существовало две основные трактовки судьбы как в обыденной жизни, так и
в исторической науке. Одна из них — понимание судьбы как абсолютной
предопределенности, т.е. как того, чего не могло не быть, как неизбежности,
неотвратимости, необходимости. В языке такое понимание судьбы нашло свое
выражение в словах «рок», «фатум». Неопределенность при такой трактовке
выступала как нечто субъективное. Она сводилась к непредсказуемости,
которая была следствием лишь незнания объективной неотвратимости,
необходимости.
Другая трактовка предопределенности и неопределенности нашла свое
выражение в словах «везение», «фортуна». В молодежном жаргоне ныне это
обозначается как «везуха». Здесь предопределенность понимается как
зависимость хода и исхода человеческих действий от случайного стечения
обстоятельств. В данных условиях было именно так, но в принципе могло быть
и иначе.
Во второй трактовке предопределенность неотделима от неопределенности и
тем самым от непредсказуемости. Непредсказуемость здесь выступает как
результат не отсутствия знания ситуации, а самой ситуации. Такая трактовка
судьбы открывала дорогу для обоснования значения активной деятельности
человека. Человек должен ловить миг удачи, использовать поворот колеса
фортуны. Если он сам не будет активно действовать, удача может его
обойти.
Через понятие судьбы античные историки вышли на понятия
предопределенности и неопределенности, необходимости и случайности,
альтернативности и безальтернативности в истории, предсказуемости и
непредсказуемости хода исторических событий, а в дальнейшем и на проблему
свободы и необходимости в истории.
На первых порах понятие судьбы играло не слишком заметную роль. История
рассматривалась как предопределенная прежде всего волей людей. Но, начиная
с эпохи эллинизма, понятие судьбы все больше выдвигается на первый план.
Это была иллюзорная форма, в которой происходило осознание того, что
история не представляет собой простой совокупности или даже цепи
исторических событий, что в этих событиях проявляется исторический процесс,
который протекает по законам, не зависящим от воли и сознания людей.
2.2.6. Провиденциализм Августина Аврелия и начало
философии истории
Свое завершение этот процесс нашел в трудах ранних христианских
мыслителей, которые, в конечном счете, пришли к выводу о принципиальной
слепоте человеческих действий. Людям кажется, что они своей волей
предопределяют ход и исход событий, но в действительности их воля, а тем
самым их действия и результат этих действий в конечном счете
предопределяются не зависящей от них силой. Этой силой является бог. Вся
история есть реализация божественного плана или провидения. Такой взгляд на
историю носит название провиденциализма. Последний нашел свое
классическое выражение в труде христианского церковного деятеля и богослова
Августина Аврелия (354 — 430) «De civitate Dei» (413 — 427;
русск. переводы: Блаженный Августин. О граде божием. Т. 1-4. М., 1994;
Творения. Т. 3-4. СПб.- Киев, 1998; М.Минск, 2000).
Годы жизни Августина Аврелия пришлись на эпоху, когда Римская империя
корчилась в предсмертных судорогах. В 378 г. под Адрианополем вестготы
вместе с примкнувшей к ним массой недовольных римских подданных нанесли
сокрушительное поражение войскам Валента — правителя восточной части
Римской империи. Сам Валент был убит. В 395 г. Римская держава окончательно
распалась на Западную Римскую империю и Восточную Римскую империю. В 410 г.
вестготы во главе с Аларихом взяли и разграбили Рим. Затем они двинулись на
запад, дошли до Галлии, где в 418 г. основали первое варварское королевство
— Тулузское. Потом вестготы завоевали Испанию, вытеснив оттуда
поселившихся там в начале V в. вандалов и аланов. Последние переправились в
429 г. в Северную Африку и основали свое королевство. Августин Аврелий умер
в 430 г. в осажденном варварами североафриканском городе Гиппоне, в котором
с 395 г. был епископом.
В подобные катастрофические эпохи перед людьми с особой силой встают
вопросы о причинах происходящих бедствий и о будущем человечества. Имея в
виду такие переломные периоды в истории, замечательный русский поэт Федор
Иванович Тютчев (1803—1873) писал в стихотворении «Цицерон»:
Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.[12]
Правда, существует и другое суждение о подобных временах. Его предельно
четко выразил другой русский поэт — наш современник Николай Иванович
Глазков (1919-1979) :
Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый, век необычайный.
Чем эпоха интересней для историка,
Тем она для современников печальней.[13]
Не будем гадать, был ли счастлив Августин Аврелий тем, что жил в
подобную рода эпоху, но мысль его работала напряженно, пытаясь ее осознать.
Для нас его труд «О граде божьем» прежде всего интересен тем, что в нем, по
существу, впервые в более или менее отчетливой форме вся история
человечества представлена как один единый процесс. В этом смысле Августин
Аврелий стоит у истоков унитаристского понимания истории. Соответственно,
им был поставлен вопрос не просто о причинах исторических событий, а о
движущих силах исторического процесса и предложено своеобразное его
решение.
По существу, в его труде мы сталкиваемся с первой
философско-исторической концепцией. Если Геродота именуют отцом истории
(историологии), то Августина, вероятно, можно назвать прародителем
философии истории (историософии), хотя эта дисциплина окончательно
оформилась и получила название гораздо позже. Сам же термин получил
гражданство лишь после появления книги Вольтера «Философия истории» (1765;
русск. перевод: СПб., 1868).
В основе исторической концепции Августина лежит идея о взаимодействии в
истории человечества «двух градов» — земного (terrena) и небесного
(coelestes), божьего (Dei), которые различаются по своей ценностной
ориентации и своему высшему предназначению. Земной град составляют люди,
желающие жить «по плоти», небесный — живущие «по духу». Небесный град
есть общность, скитающаяся по земле, но ей не принадлежащая. Августин не
отождествлял небесный град с христианской церковью, а земной — с
миром. Не все члены церкви — подлинные граждане божьего града. С
другой стороны, праведники есть и вне церкви, в миру. Эти два града
рассеяны по земле, перемешаны в реальном всемирном человеческом обществе.
Между ними нет видимой границы. Люди не осознают своей принадлежности к
Тому или иному граду.
Наиболее яркое проявление земного града — государство. Отношение
Августина к нему двойственно. С одной стороны, он характеризует его как
разбойничью шайку, отличающуюся от обычных банд лишь своей величиной[14], с другой, рассматривает его как
организацию порядка. Так как государство, в том числе и римское, относится
к земному миру, то его крушение не может сказаться на судьбах небесного
града.
Борьба двух градов — столкновение добра и зла. Она должна
завершиться полным отделением земного и небесного градов друг от друга. Это
произойдет на страшном суде, который положит конец миру и истории.
Праведники, предопределенные к спасению, обретут вечную блаженную жизнь в
небесном царстве, остальные будут обречены на вечное наказание. Два града
есть два общества людей, «из которых одному предназначено вечно царствовать
с Богом, другому подвергнуться вечному наказанию с дьяволом».[15]
Конечно, в концепции Августина нашла свое завершение эволюция понятия
судьбы в античной историологии. Он выступает против идеи судьбы-фортуны и
принимает понимание судьбы как рока, но при том непременном условии, что
эта абсолютная предопределенность трактуется как проявление божественной
воли и силы. Всякое другое толкование судьбы-рока он категорически
отвергает. «Царства человеческие, -пишет Августин, — устраиваются
вообще божественным провидением. Если же кто-либо приписывает это судьбе на
том основании, что именем судьбы называет самую волю или силу божественную,
такой пусть мысль удержит, но выражение ее исправит».[16]
Вряд ли можно сомневаться в том, что взгляд Августина на историю
человечества как на единое целое связан с расширением кругозора поздних
античных мыслителей и историков, нашедшего свое наиболее яркое выражение в
написании последними множества «всеобщих историй». Однако рассматривать
концептуальное построение Августина только как результат обобщения
достижений античной исторической науки вряд ли возможно. Многое, если не
основное, в его концепции проистекало из того, что находилось вне науки, а
именно из религиозных, прежде всего иудаистских и христианских догм.
Важнейшим авторитетом была для него Библия. Целиком на библейских
сказаниях была основана предложенная им периодизация всемирной истории. Им
были выделены шесть периодов: первый — от сотворения мира до
Всемирного потопа, второй — от Ноя до Авраама, третий от Авраама до
Давида, четвертый — от Давида до вавилонского пленения, пятый —
от вавилонского пленения до рождения Христа, шестой, начавшийся с рождением
Христа, должен завершиться вторым его пришествием, страшным судом и концом
мира. Таким образом, концепция истории, созданная Августином, была
эсхатологической. К исторической науке его периодизация никакого отношения
не имела и никогда не представляла научной ценности.
Вряд ли можно согласиться с теми, кто считает Августина основоположником
концепции исторического прогресса. Разумеется, он рассматривал всемирную
историю как движение по одной прямой линии. Его концепция действительно
противостояла идеям круговорота, которые имели в то время хождения. Но идеи
исторического прогресса у него не было. Выделенные им периоды всемирной
истории были только определенными отрезками времени. Понятие о стадиях
развития человечества у него полностью отсутствовало. Его понимание истории
было унитарным, причем первым таким пониманием в истории человеческой
мысли, но никак не унитарно-стадиальным.
2.2.7. Идеи исторического прогресса в античную
эпоху
Это не значит, что идея исторического прогресса была совершенно чужда
античности. Она существовала в эту эпоху, равно как и идея исторического
регресса. Причем последняя зародилась раньше. Она присутствует уже в поэме
Гесиода (VIII—VII до н.э.) «Труды и дни» (послед. русск. изд.:
Эллинские поэты. М., 1999), в которой говорится о пяти веках истории
человечества: золотом, серебряном, медном, веке героев и, наконец, железном
веке. С каждым из этих веков, исключая, может быть, героический, положение
людей непрерывно ухудшалось. С исторической наукой эти построения Гесиода
никак не были связаны: она тогда еще не существовала.
Идея прогресса человечества присутствует в трудах целого ряда
древнегреческих философов. В частности, она обнаруживается у Демокрита (ок.
460 — 370 до н.э.), по мнению которого первые люди вели грубую и
звериную жизнь, питаясь естественными кормами земли и случайными плодами
деревьев. Составить более четкое представление о взглядах Демокрита по
этому вопросу трудно, ибо ни одно его произведение до нас не дошло. В нашем
распоряжении лишь разрозненные фрагменты (русск. переводы: Демокрит в его
фрагментах и свидетельствах древности. М., 1935; С.Я.Лурье. Демокрит.
Тексты. Перевод. Исследования. Л., 1970).
Более конкретными были представления одного из учеников Аристотеля
— Дикеарха (350 — 290 до н.э.), который выдвинул идею развития
форм человеческого хозяйства от охоты и собирательства через скотоводство к
земледелию. Об этом свидетельствует римский писатель и ученый Марк Теренций
Варрон (116 — 27 до н.э.) в своем труде «Сельское хозяйство» (русск.
перевод: М.-Л. 1963), в котором он целиком присоединяется к мнению
Дикеарха.
В достаточно четкой форме идея прогрессивного развития человечества
присутствует в поэме последователя Демокрита и Эпикура римского философа
Тита Лукреция Кара (ок. 99 — 55 до н.э.) «О природе вещей» (русск.
перевод: Т. 1—2. М., 1946 — 1947; М., 1958). Трудно сказать,
что из изложенного в поэме принадлежит самому Лукрецию, а что заимствованно
им из работ Демокрита и Эпикура. Во всяком случае в ней говорится и о
первоначальном зверином состоянии человечества, и о том, как люди выходили
из него.
По Лукрецию, люди вначале занимались собирательством и охотой и лишь
затем перешли к скотоводству и земледелию. Говорит он и об освоении ими
огня. Как пишет Лукреций, сначала люди использовали орудия из дерева и
камня, затем открыли медь и только вслед за этим — железо. Здесь
отчетливо прослеживаются контуры будущей археологической периодизации, в
которой в качестве стадий развития человечества выступают каменный,
меднокаменный, бронзовый и железный века.
Все это были замечательные догадки, но к современной им исторической
науке они прямого отношения не имели. Она возникла как наука лишь о писаной
истории человечества, т.е. об истории одних только классовых,
цивилизованных обществ. Предшествующий период истории человечества
находился вне ее поля зрения. И так обстояло дело на протяжении очень
длительного времени. Наука о неписаной истории человечества, т.е. истории
первобытного и предклассового общества, возникла, во всяком случае, не
раньше второй половины XIX в.
Поэтому попытки усмотреть во всех изложенных выше взглядах, начиная с
Гесиода и кончая Лукрецием, подлинное понимание истории как процесса и
настоящую ее периодизацию лишены основания. Выявление реальных, а не
фантастических движущих сил истории и создание научной ее периодизации
предполагало выявление общего и повторяющегося в истории. А по этой линии
античные мыслители продвинулись не очень далеко, хотя кое-что ими все же
было сделано.
2.2.8. Античные мыслители в поисках общего, особенного
и повторяющегося в истории
В отличие от Древнего Востока, в античной Греции существовало
многообразие форм государственного устройства, для обозначения которых
стихийно возникали различного рода термины. Все это дало основу для
создания выдающимся древнегреческим философом Платоном (427 — 347 до
н.э.) типологии форм государственного устройства, которая была одновременно
и косвенной типологией социально-исторических организмов. Он несколько раз
видоизменял ее. В одном из произведений, относящихся к самому позднему
периоду его творчества, — диалоге «Политик» (русск. перевод: Соч. в
3-х т. Т. 3. Ч. 2. М., 1972) он выделяет правление одного (монархию), двумя
разновидностями которого являются царская власть и тирания, правление
немногих, подразделяющееся на аристократию и олигархию, и правление
большинства — демократию.
В последующем типология форм государственного устройства разрабатывалась
другим великим греческим мыслителем Аристотелем (384 — 322 до н.э.),
который помимо всего прочего был и крупным историком. Его перу принадлежит
такой выдающийся исторический труд, как «Афинская полития» (русск. перевод:
М.-Л., 1936; М., 1995; 1997). В книге «Политика» (русск. перевод: Соч. в
4-х т. Т. 4. М., 1983; 1997) Аристотель выделил три правильные формы
государственного устройства и три неправильные. К правильным он отнес
царскую власть, аристократию и политию, к неправильным — тиранию,
олигархию и демократию.
Еще меньше продвинулись античные мыслители по пути поисков
повторяющегося в истории. Хотя в литературе часто утверждается, что в
античной историографии чуть ли не господствовала теория исторического
круговорота, согласиться с этим вряд ли возможно. Конечно, идея циклизма в
античной мысли присутствовала. Но она, как правило, относилась к миру в
целом, к космосу. К истории она почти не применялась, хотя основания для
этого были: на глазах историков возникали, расцветали и гибли державы.
Если говорить о собственно исторической науке, то идею круговорота можно
усмотреть лишь в созданной выдающимся греческим историком Полибием (ок. 200
— 120 до н.э.) схеме эволюции форм государственного устройства. В
шестой книге его «Всеобщей истории» (русск. перевод: Т. 2. СПб., 1995)
рисуется такая картина. Первоначальной формой государственного устройства
была царская власть. Она уступает место тирании, которая сменяется
аристократией. Аристократия перерождается в олигархию, которая рушится в
результате выступления народа, учреждающего демократию. Демократия
вырождается в охлократию, которая делает неизбежным установление
единоличной власти. А затем все идет по новому кругу.
В результате того, что греческие мыслители не слишком далеко
продвинулись в поисках общего и повторяющегося в истории, подлинная
периодизация всемирно-исторического процесса в античной мире так и не
возникла. Но в античной науке на смену трудам, в которых исследовались те
или иные крупные исторические события, все в большей степени стали
приходить работы, в которых воссоздавались истории социоисторических
организмов, а затем и история всех известных античным историкам обществ
вместе взятых — «всеобщие истории».
Все это вызвало нужду в хотя бы какой-то периодизации, если и не
всемирной, то во всяком случае выходящей за пределы истории не только
одного социоисторического организма, но и средиземноморской их системы. Так
как подлинная периодизации «всеобщей истории» в античном мире так и не
возникла, то в какой-то мере ее роль со временем стала играть концепция
«четырех мировых монархий», оформившаяся в III в. до н.э.
2.2.9. Концепция четырех мировых монархий
У истоков концепции четырех мировых монархий — труд греческого
историка Ктесия «История Персии». Сам Ктесий происходил из Книда (Малая
Азия), попал в плен к персам и 17 лет (415 — 398 до н.э.) провел при
дворе царя царей Артаксеркса II в качестве врача. Все его исторические
труды написаны им после того, как освободившись от царской службы, он
перебрался в Грецию.
Изложение истории Ктесий начинает с Ассирии. Не располагая слишком
большими данными о реальной истории этой державы, как это видно хотя бы из
того, что ее основателем Ктесий объявляет никогда ни существовавшего в
действительности царя Нуна, он рисует это царство по образцу могущественной
Персидской монархии, которую наблюдал воочию. Затем Ассирийскую державу
сменила ставшая столь же могущественной Мидия, а далее эстафета перешла к
Персии. Таким образом, в работе Ктесия фигурировали три великие мировые
державы.
Когда в результате побед Александра Македонского возникла новая мировая
империя, она вошла в этот список как четвертая. Концепция четырех монархий
не получила распространения ни в Греции, ни в Египте, ибо история этих
стран в ней по существу игнорировалась, но была подхвачена в той части
бывшей державы Александра Македонского, которая оказалась под властью
Селевкидов. И довольно скоро она стала идеологическим обоснованием борьбы
против греко-македонского владычества.
В первых трех мировых державах: Ассирийской, Мидийской и Персидской
-правителями были свои, восточные монархи, в четвертой у власти стоят
чужеземцы, Господство их с неизбежностью должно рухнуть, и на смену
четвертой державе придет новая, пятая, где снова будет править своя,
восточная династия. И эта идея находила подтверждение в реальности. В
середине III в. до н.э. отделились от державы Селевкидов и добились
независимости Бактрия и Парфия.
Ко II в. до н.э. концепция четырех монархий получила широкое
распространение. В частности, она нашла свое выражение в библейской книге
пророка Даниила, которая была создана между 168 и 165 гг. до н.э., в разгар
борьбы иудеев против Антиоха IV. В книге Даниила говорится о четырех
монархиях (под которыми, по-видимому, понимались Халдейское, Мидийское,
Персидское и Греко-Македонское царства) и идущей на смену державе
Селевкидов пятой монархии. В такой форме автор выражал свою надежду на
победу восстания под руководством Иуды Маккавея.
Во II веке до н.э. концепция четырех монархий проникает в Рим. В
представлениях римлян их государство выступает как истинный преемник и
наследник четырех мировых держав: Ассирии, Мидии, Персии и Македонии. Но
если вначале данная концепция использовалась для апологетики Рима, то в
последующем в ней начали находить выражение и оппозиционные Риму
настроения. Рим стал в них выступал как четвертая монархия, на смену
которой должна прийти пятая — с Востока.
В качестве четвертой монархии Римская держава выступает в работе
римского историка Помпея Трога (I в. до н.э. — I в. н.э.), в которой
предпринята попытка дать широкую картину развития человечества от
царствования легендарных Нуна и Семирамиды до современных ему дней. История
всех известных Помпею Трогу стран группируется вокруг последовательной
смены четырех великих империй: Ассирийской, Персидской, Македонской и
Римской. Правда, Риму в его работе уделено меньше всего внимания. В центре
повествования — Македонская держава и ее основатель Филипп II—
отец Александра Македонского. Поэтому труд Помпея Трога в том виде, в каком
он дошел до нас, а именно в виде краткого изложения, сделанного Марком
Юнианом Юстином, носит название «Филипповой история»
(«HistoriaePhilippicae»)
В последующем концепция четырех и пятой монархий проникает в
христианскую историографию. Вокруг смены четырех мировых держав
организована история всех известных стран и народов у Иеронима (ок. 340
— 419/20), который перевел на латинский язык, доработал и дополнил
«Хронику» Евсевия Памфила (ок. 260—340) (русск. перевод последней
части: Творения Блаженного Иеронима Стридонского. Часть 5. Киев, 1879) и
написал «Одну книгу толкований на пророка Даниила» (русск. перевод: Там же.
Часть 12. Киев, 1894). Картина смены четырех мировых царств: Вавилонского,
Македонского, Карфагенского и Римского — рисуется учеником Августина
Аврелия — Павлом Орозием (ок. 380 — ок. 420) в «Истории против
язычников» (ок. 417; русск. перевод 1 —3 книг: СПб., 2001; 4 —
5 книг. 2002)
Большинство христианских мыслителей считало, что Римская империя
является последним земным государством, падение которого приведет к
светопреставлению и наступлению царства божьего.
